– Уверяю тебя, это съедобно, но нас оно не съест.

– Не говори о еде, – мрачно сказал Аарон.

– Море спокойное. Посмотри, как ровно проплывает корабль сквозь водоросли. Ты, наверняка не страдаешь от быстрого нежного движения. – Выцветшие голубые глаза Колона остановились на бронзовом от загара лице молодого компаньона.

– Я боялся, что никогда не смогу стать моряком, – грустно признался Аарон. – Моя голова до сих пор весит столько, сколько пушки, осаждавшие Гранаду. Этого достаточно, чтобы заставить человека страдать, даже если он больше не блюет через борт.

– Ты такой же хороший моряк, каким я был солдатом. Не унывай! – сказал его друг с отеческой терпимостью.

Во время первой же части пути, когда корабль поплыл к югу от Канарских островов, чтобы пополнить запасы продовольствия, Аарон, к своему ужасу и огорчению, обнаружил, что страдает от морской болезни. Люди на сорту были в худшем состоянии, тяжело болели, а он незаметно, но постоянно страдал от головной боли. После того как он ступил на берег Гомеры, болезнь мгновенно оставила его и тут же вернулась, как только они на девятый день сентября поплыли на запад по Атлантическому океану.

Несколько, человек мучились страшными приступами тошноты и почти не удерживали в желудке пищу. Видя все это, Аарон решил, что ему хоть немного повезло.

– Я знаю, что в судовом журнале ты указываешь меньше лиг, которые мы оставляем за кормой каждый день, чтобы не напугать людей тем, как далеко на запад мы продвигаемся, но через сколько времени мы ступим на твердую почву? Обещаю сохранить это в тайне, – добавил он, пытаясь изобразить улыбку.

Колон на этот раз рассмеялся:

– Сначала ты боялся, что умрешь. А теперь ты еще больше боишься, что не умрешь. Это обычное поведение молодых людей, которые впервые отравляются в плавание. Что же до того, как скоро мы доберемся до земли, при удачном стечении обстоятельств и попутном ветре, – он помолчал, а Аарон застонал, – это будет не ранее чем через две недели.

– Тогда позволь нам надеяться, что мы приплывем прямо в золотую гавань Сипашу.

А может, мы лучше не будем останавливаться, чтобы сделать передышку, на маленьких островках, что испещряют океан на подступах к Индиям? – спросил адмирал, – По правде говоря, я не уверен, что мы первыми сможем добраться до земли. Мои карты отличаются друг от друга, а сообщения наземных путешественников не приводят слишком много подробностей, но просто говорят, что здесь много больших и малых островов.

– Наверное, я куплю верблюда, а если удача мне улыбнется, то табун лошадей и поеду домой верхом, как только мы доберемся до материка. Правда, у Марко Поло на это ушло двадцать лет, – с надеждой в голосе добавил Аарон.

– Мне понадобится твое умение и на борту „Санта-Марии“, мой юный Друг. Здесь не много людей, кому я доверяю. Как маршал флота ты должен держать в команде дисциплину.

– Почтенный капитан „Пинты“ Мартин Алонсо Пинсон имеет немало сторонников, – сказал Аарон, задумчиво почесывая заросший щетиной подбородок. – Он преисполнен желания достичь первым награды, а потом вернуться к их величествам и принять всю славу на себя.

Колон с отвращением фыркнул:

– „Пинта“ – быстроходный корабль, и Пинсоп – хороший моряк, надо отдать должное дьяволу. „Нинья“ может с ней соревноваться, но „Санта-Мария“ – раскачивающийся на волнах гигант не сравнится с ними в водах Атлантики. Возможно, Мартин не бросит своего брага Винсенте Хуанеса на борту „Ниньи“. Я доверяю Винсенту гораздо больше, чем Мартину, но полагаюсь на тебя, Диего, чтобы ты присматривал за обоими братьями Пинсонами.

– Я послежу за ними, – проворчал Аарон. Колон окинул взглядом закаленного молодого солдата, босого и бородатого, как и все другие, ушедшие в море. Не было условий для того, чтобы тщательно следить за гуалстом. Бритвы они берегли для высадки на берег. А на скользкой влажной палубе босые ноги были намного надежнее, чем башмаки. Официальные представители двора были в ужасе от таких невиданных обычаев, но когда как-то ночью королевский виночерпий едва не вывалился за борт, он тоже неохотно сбросил свои элегантные туфли на высоких каблуках.

– Борода идет тебе, хотя еда – нет, – сказал Кристобаль Аарону, восхищаясь густой золотистой щетиной на лице юноши. – К тому времени, когда мы доберемся, у тебя вырастут красивые бакенбарды.

– Даже не говори об этом, – ответил Аарон, думая о долгих неделях, которые предстоит провести в море.

Он, не отрываясь, смотрел, как „Санта-Мария“ пробиралась сквозь заросли водорослей. Пытаясь отвлечься от этой безрадостной перспективы, он сказал:

– Я видел, как некоторые из наших смутьянов собираются внизу. Пожалуй, я спущусь и прекращу этот бесполезный ропот.

– Полагаюсь на тебя, Диего, – сурово сказал адмирал.

На всех кораблях традиционно воздавали ежевечернюю молитву. „Отче наги“, „Аве Мария“ уже были исполнены, а теперь все распевали „Боже, храпи королеву“. Аарон отобедал жесткими сухарями и солеными анчоусами, которые колом стояли в желудке, и теперь молча с уважением взирал на исполнявших ритуал, но не присоединялся к ним. То тут, то там среди кастильцев, каталонцев и галицианцев, составлявших команду, попадались не соблюдавшие молитву люди. Новые христиане, несмотря на то что были крещены, испытывали неловкость при соблюдении ритуалов. На судах не было священников, и адмирал, хотя и был ревностным в своей собственной преданности вере и строго следил за исполнением обрядов по утрам и вечерам, не приказывал принимать участие в молебнах тем, кто не имел к этому сердечной склонности.

Аарон смотрел на лица мужчин, обыкновенных седых мореходов в красных шерстяных капюшонах, которые они почтительно скинули, элегантных сдержанных придворных, машинально произносивших молитвы, шкипера-баска по имени Хуан де ла Коса, который хитровато подсматривал за другими. Потом Аарон встретился взглядом с Луисом Торресом, переводчиком с арабского, ученым. Несмотря на то что у них была одна фамилия, они не были родственниками, но оба – обращенные. „Он тоже раздумывает и сомневается, найдем ли мы легендарное богатство на Востоке, а вместе с ним и место для свободной жизни“. И, словно отвечая на мысли Аарона, темные глаза Луиса посмотрели на садившееся солнце, сулившее надежду. Взгляд Аарона последовал за ними.

– Уже девятый день октября, а мы видим, лишь обманчивый призрак земли, бесконечных морских птиц да груды топляка, – сказал бопман-баск.

С выпяченной грудью и странно бледнолицый для моряка, Чачу сидел на палубе, скрестив ноги и вонзая нож в кусок просоленной баранины. Он принялся жевать мясо и одновременно рассматривал кучку мужчин, которые сидели неподалеку от него и вкушали дневную трапезу. Команда обедала, это была основная еда за день, раскиданная по палубе возле голубых печей, где кок жарил на оливковом масле сушеное мясо, а его помощники распределяли сухаря, изюм и другие припасы. Офицеры, адмирал, капитан, штурман, маршал и разные господа-добровольцы, а также доверенные лица короля ели на юге, на порядочном расстоянии от матросов и их разговоров.

Вокруг Чачу сгруппировалась небольшая кучка басков – его соотечественников и несколько человек из Палоса. Один из них поглядел на каюту адмирала.

– Слушайте, если мы к концу дня не увидим землю, то выступим против генуэзца.

Другой, свесившись за борт, презрительно сплюнул:

– Ха! Что это нам даст? Этот человек сказал, что он будет плыть и неважно, сколько времени у него на это уйдет. Мы должны объединиться с теми кастильцами из Палоса. Если мы примкнем к рядовым, мы численно превзойдем последователей генуэзца. А потом потребуем, чтобы он повернул назад, пока не кончились запасы еды и питья, и проводил нас до Канарских островов. – Он многозначительно покрутил в руках нож, прежде чем вонзил его в кусок жареного мяса.

– Я не знаю, – с трудом выговорил молодой моряк. – Маршал адмирала…

– Но он еврей, – перебил его Чачу. – Ты что, побоишься этого желтоволосого юнца?